Юргис Балтрушайтис

Сердце да верит упорно
Яви открывшимся снам.
Сейте озимые зерна!
Вскиньте ступени во храм!

(на открытке к В. И. Иванову)

Ю. Балтрушайтис, 1912 г. (рис. Л. Пастернака)

Краткая биография.

Поэт, переводчик, дипломат Юргис Казимирович Балтрушайтис родился 20 апреля (2 мая) 1873 г. на хуторе Поантвардзе Россиенского уезда Ковенской губернии (ныне Паантвардис Юрбаркского района) в крестьянской семье. Чтением и письмом овладел самостоятельно, затем занимался у настоятеля прихода, позже учился в Ковенской гимназии (1885—1893). В Московском университете учился на естественном отделении физико-математического факультета (1893—1898). Одновременно посещал лекции на историко-филологическом факультете. Сблизился с С. А. Поляковым, учившимся на математическом отделении физико-математического факультета, и через него познакомился с К. Д. Бальмонтом и В. Я. Брюсовом, позднее с Вяч. И. Ивановым. Был другом и почитателем поэта и композитора А. Н. Скрябина; после его смерти стал одним из учредителей Скрябинского общества.
В августе 1899 г. тайно венчался с Марией Ивановной Оловяшниковой (1878 — 1948). Осенью 1899 г. дебютировал в печати стихотворением в «Журнале для всех» В. С. Миролюбова. Вместе с Поляковым, Брюсовым и Бальмонтом основал издательство «Скорпион», деятельность которого началась изданием драмы Г. Ибсена «Когда мы, мертвые, проснемся» в совместном переводе Балтрушайтиса и Полякова. Был сотрудником альманаха «Северные цветы», журнала «Весы», позднее выступал в газете «Русь», в журналах «Правда», «Золотое руно», «Русская мысль», «Русские ведомости», «Заветы», «Северные записки», «Новый журнал для всех», в английском журнале “The Mask”.
Член литературного бюро Театра-студии Московского художественного театра (1905), принимал участие в работе Cвободного театре во главе с К. А. Марджановым, МХТ, Камерного театра. Подолгу жил за границей (Италия, скандинавские страны, Германия).
Стихотворения писал на русском языке. Издал книги «Земные ступени» (1911) и «Горная тропа» (1912). Посмертно вышла книга «Лилия и серп» (1948). Переводил преимущественно стихотворные и драматические произведения (Дж. Байрона, О. Уайльда, Г. Ибсена, К. Гамсуна, Г. Гауптмана, Г. Д’Аннунцио, А. Стриндберга, Г. Зудермана, Г. Гейберга, М. Метерлинка, Р. Тагора и других), стихи армянских и еврейских поэтов. Писал статьи на литературные темы, несколько прозаических произведений. Первое стихотворение на литовском языке опубликовано в 1927 г. В 1940 — 1943 гг. в Париже подготовил три сборника стихотворений на литовском языке („Ašarų Vainikas“ (I и II части), „Aukuro dūmai“ и поэму „Įkurtuvės“. Первая книга стихов на литовском языке вышла в 1942 г.
Работал в Лито Наркомпроса (1918), был председателем Московского Союза писателей (1919), участвовал в работе издательства «Всемирная литература». С 1920 г. представитель (вначале формально советник так и не назначенного представителя) Литовской Республики в Москве, с 27 апреля 1921 г. в ранге поверенного в делах (chargé d’affaires), с 1922 г. — чрезвычайный и полномочный посол. Одновременно представитель Литвы для Турции (1932) и Персии (1933). Содействовал выезду за рубеж деятелей русской культуры, практически спасая их от большевистского террора. Почетный доктор Университета Витовта Великого в Ковне (1932).
В апреле 1939 г. уехал из России, получив назначение советником посольства Литвы в Париже. В Париже, где ранее обосновался его сын Юргис Балтрушайтис-младший (историк искусства), прошли последние годы жизни. Умер в Париже 3 января 1944 г. Похоронен на кладбище Мон Руж.

* С. С. Гречишкин. Балтрушайтис // Русские писатели. 1800 — 1917. Биографический словарь. Т. 1: А — Г. Москва: Советская энциклопедия, 1989. С. 146 — 148.

Юргис Балтрушайтис. Автобиографическая справка

Я, Юрий (Юргис) Казимирович Балтрушайтис, родился 20 апреля 1873 года в местности Поантвардзе, близ города Юрбурга, Россиенского уезда, Ковенской губ., в литовской, католической крестьянской семье. Кроме отрывочных сведений о стальном характере моей бабушки, мне больше ничего неизвестно о моих предках. Ближайшим образом таинственное пламя поэзии я, вероятно, унаследовал от чуткой души моей матери, нежный образ которой нерасторжимо осеняет всю мою человеческую жизнь…
Волшебное искусство чтения и письма, притом очень рано, я постиг самоучкой дома, и до девяти лет моя детская мысль должна была довольствоваться скудным содержанием нескольких старых календарей и книг, какие случайно оказались на заброшенном хуторе. Зато в бесконечно лучших условиях развивалось мое воображение. Тут были и незабвенные зимние сказки моей матери — подчас ее собственного сочинения, — и жуткие литовские предания о чудовищах и древних великанах и о целом хищном племени людей с песьими сердцами и песьими головами. Тут были и затейливые рассказы бродячего деревенского портного-старика, и небылицы часто ночевавших в нашем доме нищих. А главное, в нескольких верстах была река Неман с белевшими с весны до осени парусами прусских барж, с курганами и остатками замков, восходивших, по народному поверью, еще ко временам меченосцев. Особенно влекло меня к этим могильным холмам и к окрестным лесам, в чьих глубоких чащах, под корнями вековых деревьев, еще видны были следы полевых канав, прудов и колодцев. Как особенно я любил бродить вдоль литовских проселочных дорог с покривившимися от времени, почерневшими от непогоды крестами, обилие которых внушало мне волнующее представление о древнем и скорбном шествии человека к Голгофе…
Мое учение в тесном смысле слова началось лишь к середине десятого года моей жизни, когда я, на зимние месяцы, переселялся к настоятелю местного прихода ксендзу К. Жекевичу, под руководством которого я проходил арифметику, географию и латынь, и благородной душе которого я был всецело обязан моей ближайшей судьбой. Сдав экзамен в народном училище, осенью 1885 года я поступил в Ковенскую гимназию. Но более чем скромных средств моих родителей с трудом хватило лишь до V класса, и, начиная с этого времени, на шестнадцатом году жизни я был предоставлен своей собственной участи. Мое новое положение особенно затруднялось тем обстоятельством, что ученики гимназии, не имеющие возможности жить в городе у ближайших родственников, должны были в то время непременно селиться на так называемых ученических квартирах, а месячная плата здесь была неразрешимо высока в сравнении с моими доходами от частных уроков, за один из которых я, например, получал всего один рубль в месяц. Только через два года мне разрешено было переехать репетитором к местному торговцу колониальными товарами, где я, впрочем, ютился в совершенно темном чулане и заучивал наизусть стихи из «Одиссеи» и «Энеиды» под неугомонный скрип насоса, подававшего воду в соседнюю баню, и под частое и адское дребезжание машины, распиливавшей бесконечные головы сахару. Бывало и еще хуже, но мне было радостно жить и было легко бороться, и лишь очень редко приходилось настолько падать духом, что мое занятие пастушка, которым я начал жизнь и к которому я возвращался в летнее время до конца гимназии, казалось мне потерянным раем. Духовная атмосфера, в которой протекали мои гимназические годы, была столь же не из лучших. Посещение театра допускалось лишь с особого разрешения и всегда неохотно, чтение книг — даже из ученической библиотеки — отнюдь не поощрялось, а «Русские ведомости», «Политическая экономия» Иванюкова подвергались неумолимому гонению.
В августе 1893 года мне удалось перебраться в Москву для продолжения моего образования в университете, где я и кончил курс на естественном отделении физико-математического факультета. С переездом в Москву моей внутренней жизни и моей воле открылись, наконец, все возможности. Наряду с естествознанием я посещал еще лекции на историко-филологическом факультете и скоро почти исключительно занялся изучением литературы, причем знание очень многих языков, исподволь усвоенных мною, открывало мне непосредственный доступ к лучшим произведениям человеческого гения от Софокла до Ибсена, от Данте до Уайльда, от испанцев до Словацкого. Несколько позднее существенное дополнение к моему образованию внесло мое частое и продолжительное пребывание на Западе, с которым я ознакомился в разной степени от Гаммерфеста до Сицилии и от Берлина до Чикаго. В таких рамках складывался мой внутренний опыт.
Что же касается моих общественно-политических взглядов, то уже само мое происхождение из среды малых мира сего могло воспитать во мне только одно чувство и одно убеждение, что глубочайшим долгом человека является пожизненная борьба за общую жизнь, одинаково справедливую и одинаково полную для всех…
Писать я начал еще в гимназии. За университетский период я написал несколько больших циклов стихотворений и две драмы. Но в печати я выступил впервые лишь осенью 1899 года в «Журнале для всех» В. С. Миролюбова. Тогда же с С. А. Поляковым мы основали издательство «Скорпион», напечатав наш общий перевод драмы Ибсена «Когда мы, мертвые, проснемся». В ближайшие годы я был постоянным сотрудником издаваемых «Скорпионом» «Северных цветов» и возникшего при том же издательстве журнала «Весы» с В. Брюсовым во главе. Позднее я выступал в газете «Русь», в журналах «Правда» и «Золотое руно», в «Русской мысли» и, наконец, в «Русских ведомостях», в «Северных записках», в «Заветах» и в английском журнале “The Mask”. Кроме того, я принимал близкое участие в Московском Cвободном театре с К. А. Марджановым во главе.
Мне очень трудно говорить о замечательных событиях моей жизни. Конечно, всякое человеческое существование знает мгновения и роковые поворотные полосы, где в одном узле или в одном разрешении воочию собирается вся наша воля, воочию доказуются все наши силы, когда сама наша судьба глухо обнаруживается перед нами. Но с развитием и углублением жизни, с упорным и медленным постижением всего ее смысла и замысла лично я все меньше берусь отличать большое от малого, все меньше способен делить живые нити на важное и неважное. Ибо малое вчерашнего дня сплошь да рядом оказывалось началом и основой сегодняшнего, а большое по всем внешним признакам бесследно исчезало, как случайное и преходящее. И если я мог бы выделить длинный ряд исключительных часов, как незабвенную дрожь от первого чтения «Евгения Онегина», «Демона» или страниц Эдгара По, то, строго говоря, в моей жизни я все же знаю только одно-единственное замечательное событие: эту мою человеческую жизнь от колыбели до гроба, эту таинственную ткань из мыслей и страстей, из знания, веры и надежды, где было, есть и будет слишком много боли, где было, есть и будет слишком много радости…
Не считая подготовленного к печати сборника «Лилия и серп», мною изданы: «Земные ступени» (Книгоиздательство «Скорпион», 1911. Москва) и «Горная тропа. Вторая книга лирики» (1912 г. Там же). Из переводов в стихах мною напечатаны: Байрон. «Видение Страшного суда» и «Бронзовый век» (в изд. Брокгауз-Ефрон, под. ред. С. А. Венгерова). «Пер-Гюнт» Г. Ибсена (Универсальная библиотека, «Польза») и «Бедный Генрих» Г. Гауптмана (Там же). Прозой мною переведены: «Мертвый город», «Джиоконда», «Слава», трагедии Г. Д’Аннунцио. Драмы Ибсена: «Фру Ингер из Эстрома», «Строитель Сольнес» и «Гедда Габлер». Произведения Кнута Гамсуна: «Голод», «Виктория», «Игра жизни», «Вечерняя заря» и «Тамара». Пьесы Гауптмана: «Праздник Примирения» и «Шлюк и Яу». А также отдельные произведения Оскара Уайльда, А. Стриндберга и Гуннара Гейберга и других.
Из моих произведений есть переводы на болгарский язык, равно как издан сборник избранных стихотворений на итальянском языке (“La Scala terrestre”. 1912. Baldoni. Firenze).
vКроме того, в разное время мною написано немало стихов на литовском языке. Из статей о моем творчестве могу указать: на брошюру С. С. Розанова «Ю. Балтрушайтис». 1913. Москва; на статью Гр. Полонского в «Запросах жизни». № 41 — 1912 г. и статью Ю. Айхенвальда в газете «Речь» от 4 VI 1912. На Западе статьи обо мне появились в журналах “La Vie”, № 2 — Mars 1912, Paris, в “Le Chronache letterarie” № 102 — Marzo 1912 — Roma, в “La Patria”, № 237 — 26 augosto 1913 — Bologna и в “Rassegna Contempornae”, febbraio 1914. Roma.

Русская литература ХХ века (1890 — 1910) / Под редакцией проф. С. А. Венгерова. Т. II, ч. 2. Москва: Изд. Т-ва «Мир», 1917. С. 297 — 300.

Материал о Юргисе Балтрушайтисе

Юлий АЙХЕНВАЛЬД. Балтрушайтис (1914)
Николай БОГОМОЛОВ. На фоне эпохи (2006)
Аркадий БУХОВ. Роковой Балтрушайтис (1923)
Нина БРУНИ-БАЛЬМОНТ. Воспоминания о Ю. Балтрушайтисе (1972)
Виктория ДАУЁТИТЕ-ПАКЯРЕНЕ. Метафизика поэзии Юргиса Балтрушайтиса (2006)
Вячеслав ИВАНОВ. Юргис Балтрушайтис, как лирический поэт (1917)
Бируте МЕРЖВИНСКАЙТЕ. Ю. Балтрушайтис и К. Бальмонт (Из истории русского символизма) (1991)
Бируте МЕРЖВИНСКАЙТЕ. Ю. Балтрушайтис и А. Белый. Формы жизнетворчества в символизме (1992)
Лаймонас ТАПИНАС. Юргис Балтрушайтис – дипломат (2006)
Юозас ТУМЯЛИС. Из несобранных и неопубликованных стихотворений Юргиса Балтрушайтиса (1974)
Илья ЭРЕНБУРГ. Юргис Казимирович Балтрушайтис (1922)

 http://www.russianresources.lt/archive/Baltrusaitis/Baltrusaitis_0.html

Гимн утру

Ты каждый день, жемчужно-золотое,
Приходишь к нам из темной глубины
Облечь простор в сиянье неземное,
Зажечь людские сумрачные сны…

Едва подняв свой факел огнецветный,
На выси гор ты первый бросишь луч,
Ты всюду в мире слышишь гимн ответный,
Где каждый возглас радостно-певуч…

Сверкнув росой на каждом божьем склоне,
Ты льешься с пеньем в каждый дымный дол, —
Звенишь, гудишь, — взываешь в первом звоне,
В ликующем жужжаньи ранних пчел;

В твой пышный час, в готовности раскрыться,
Весь мир лишь ждет алмазного луча,
Чтоб красотой и блеском озариться, —
Чтоб стала жизнь, как пламя, горяча.

И вот, расторгнув темную преграду
Качнувшихся, поплывших облаков,
Ты ринулось, подобно водопаду,
И нет границ — и нет тебе оков, —

И в первый миг живого содроганья
Весь мир поет, как звонкая струна,
И вся земля, как кубок ликованья,
Тобой до края празднично полна…

Но если ты своей лазурной славой
Зажгло поля и даль зеркальных вод
И пронеслось над каждою дубравой,
Как светлых вихрей звонкий хоровод;

И если ты — живым прикосновеньем —
Коснулось ярко каждого цветка
И свой же луч певучим дуновеньем
Спешишь раздуть в порыве ветерка, —

Ты все ж нигде с такою силой знойной
Так пламенно возникнуть не могло,
Пока во мгле своею песней стройной
Людское сердце ярко не зажгло…

Едва пастух на твой призыв звенящий
Запел о часе радостных чудес,
Уже оно, как птица в темной чаще,
Приемлет клич от пламенных небес, —

И все, что в нем померкшей искрой тлело
Среди обмана будничных забот,
Теперь опять ликующе и смело
В твоих огнях пылает и живет, —

И все, что ты, владея божьим миром,
Могло раскрыть в восторге красоты,
В горячем сердце дышит вешним пиром,
Таинственным простором высоты, —

Твой горний свет, пролившийся обильно,
Воззвал к нему, склоненному ко сну,
И вот оно теперь уже бессильно
Твою-свою-измерить глубину.

Еще в морях гремучий вал
К дневной тревоге не воззвал, —
Еще в горах туман ночной
Висит, дымясь, над крутизной, —

Еще орел своим крылом
Не машет в небе голубом, —
Еще небесная лазурь
Не слышит звона диких бурь, —

Уж вся земля обнажена,
И ширь, и высь, и глубина
Уже раскинулась опять,
Чтоб Утро светлое принять, —

Чтоб шире каждая струя
Врывалась в русла бытия,
Чтоб всех коснулось торжество
Величьем часа своего…

И вот уж вспыхнул небосклон,
И вот уж громче, ближе звон, —
Качнулась ель и дрогнул дуб
От пенья тысяч звонких труб, —

И загудел певучий лес,
Заслышав благовест с небес, —
И вихрь, раздвинув каждый куст,
Поет напевом вещих уст, —

То машет крыльями ветвей,
Качая кружево теней,
То вдруг взовьется в высоту,
Звеня, взывая на лету…

И вот пред блеском без границ
Редея тени пали ниц, —
И всюду каплями огня
Светло нахлынул ливень дня, —

И в каждый звук, и в каждый крик
Восторг таинственный проник, —
Какую даль, какой простор
Увидел в мире каждый взор!

Какою сказкой неземной
Возник во всем алмазный зной!
Какая сила у луча!
Как ласка жизни горяча!

Сколько жизни, сколько песен
Утро божье нам зажгло
Там, где мир был сердцу тесен,
Где нахмурилось чело!

Сколько светлого стремленья,
Дум, надежд и ярких грез, —
Сколько жажды, — утоленья,
Луч твой в сумрак наш принес!

Он облек жемчужным светом
Ледяные выси гор
И взглянул живым приветом
В каждый скорбный, тусклый взор.

Там, где облако, как знамя,
Развернулось на ветру,
Он взметнул его, как пламя,
Ввысь, к лазурному шатру…

Там, где в ярости мятежной
Спорят волны с тишиной,
Он одел их пену нежной
Искрометной белизной…

Там, где сердце было больно
Биться сумрачно в плену,
Он обильно и привольно
Вновь раскрыл пред ним весну…

Снова силой упованья
Светел в жизни каждый путь, —
Сколько веры, сколько знанья,
Утро, можешь ты вдохнуть!

Как уверенно, беспечно
Ликование труда,
Точно солнце светит вечно.
Не смеркалось никогда…

Всюду звонко, всюду зычно,
Раздается каждый крик
И ликует безгранично,
Не смолкая ни на миг, —

В песнях радостной заботы
Все созвучно и полно,—
Точно, Утро, и само ты
Все из песен сплетено…

Бесконечно шумна световая волна,
Где в жемчужном венце голубеет весна,
Где, как огненный щит, Утро божье горит,
Где простор беспредельно раскрыт…

Много замкнуто в ней искрометных огней
И мгновений, и долгих безоблачных дней,
Что зажгутся не раз, как рубин, как алмаз, —
В благодатный строительный час…

Много радостных грез и восторгов, и слез,
И нежданных ответов на долгий вопрос
Вспыхнет с этой волной, грянет ранней зарей
То мятежной, то пьяной игрой…

В брызгах этой волны, неземной глубины,
Зацветут-расцветут мысли, вещие сны, —
Оросятся поля, утолится земля,
О продлении часа моля…

Под дождем огневым станет сердце живым,
Возрожденным, упорным, рассветно-иным, —
И заискрится все в первозданной красе,
Как сияние Утра в росе…

Много в жизни разгульных и светлых пиров,
Много в сердце восторгов, молитвенных слов,
Прославляющих ширь бытия, —

Щедро, Утро святое, ты весь с высоты
Вихрь огней, озаряющих час полноты,
Где сбывается правда твоя…

В твой молитвенный час приобщаемся мы
Чуду искры, впервые возникшей из тьмы
Под громовым огнивом творца, —

Чтоб зажглись-зажигались туманы веков,
Чтоб ярче в плену, в мире темных оков,
Возгорались живые сердца…

Этот пламенный миг первозданного дня,
Этот божий порыв, этот праздник огня
Ежедневно мы вновь познаем, —

В блеске каждой зари мы всесильны опять
Правду жизни стократ и светло повторять
В беззаветном порыве своем…

Сколько дней и миров ни замыслил творец,
Звон рассвета возникнет в неволе сердец,
Отразится в серпе и в мече, —

Даже тот, кто пред правдою смерти поник,
Будет снова певуч, утолен и велик,
Возродится в безмерном луче…

Льются волны жемчужного света
В обнаженный простор без конца,
Чтобы вспыхнуло празднество лета
И на ниве, и в сердце жнеца…

Разгораясь пожаром всемирным,
Чередуются вихрем огни
И горят ликованием пирным
Даже тем, кто томится в тени…

С их набегом и в море безбрежном,
Как и в чашечке скромной цветка —
Всюду жизнь в содроганьи прилежном
Возрождением сим глубока, —

В ликовании кубков заздравных
На рассветном великом пиру
Нет для солнца на свете неравных,
Не сплетенных в живую игру, —

То, что вспыхнуло в сердце усталом,
То, что утро зажгло в небесах, —
Трепетанье в великом и малом
Равновесно на вечных весах, —

Всюду, Утро, безмерно и щедро
Воспылало твое торжество, —
Да расторгнутся темные недра
Благодатью луча твоего…

Все стихи Юргиса Балтрушайтиса